И не менее губительны были упомянутые Августином миграции населения внутри империи. Соотношение человека с природным окружением – ландшафтом – есть в каждом случае величина постоянная, определяемая адаптацией. Ландшафты Сирии и Британии, Галлии и Фракии весьма различны. Следовательно, мигранты предпочитали жизнь в городах, где стены отделяли их от чуждой, непривычной и нелюбимой природы. Значит, отношение к природе у них было чисто потребительским, а проще сказать – хищническим. В результате были сведены 2/3 лесов Галлии, буковые рощи Апеннин, выпаханы и обеспложены долины в горах Атласа, отданы в жертву козам холмы Эллады и Фригии. И самые губительные опустошения производили не сами военные трибуны, а их колоны, т. е. военнопленные, поселенные вдали от родины, чтобы затруднить, им побег из неволи. 

Иными словами, при неприкосновенности жестких социальных связей политической системы Римской империи этнические связи были разрушены полностью уже в IV в., а вторжение германцев в V в. усугубило этот процесс, ибо активная метисация, разъедая этносы готов, бургундов и вандалов, вовлекла их в общий процесс распада. Там же, где в те же века сложился новый этнос, а это произошло на восточной окраине империи, видимо, действовал дополнительный «фактор икс», значение коего нам надлежит раскрыть. 

Этносы всегда возникают из контактов 

Чем же различаются суперэтносы и что мешает им сливаться друг с другом или наследовать богатства предшественников? Ведь этносы, находящиеся внутри суперэтноса, сливаются часто и беспрепятственно. Эту повышенную стойкость суперэтноса можно объяснить наличием этнических доминант, словесных выражений тех или иных идеалов, которые в каждом суперэтносе имеют единообразные значения и сходную смысловую динамику для всех этносов, входящих в данную систему. Сменить идеал можно только лицемерно, но тогда и слияние суперэтносов будет мнимым: каждый представитель разных суперэтносов в глубине души останется с тем, что представляется естественным и единственно правильным. Ведь идеал кажется его последователю не столько индикатором, сколько символом его жизнеутверждения. Итак, доминантой мы называем то явление или комплекс явлений (религиозный, идеологический, военный, бытовой и т. п.), который определяет переход исходного для процесса этногенеза этнокультурного многообразия в целеустремленное единообразие. 

Напомним, что феномен этноса – это и есть поведение особей, его составляющих. Иными словами, он не в телах людей, а в их поступках и взаимоотношениях. Следовательно,нет человека вне этноса, кроме новорожденного младенца. Каждый человек должен вести себя каким-то образом, и именно характер поведения определяет его этническую принадлежность. А раз так, то возникновение нового этноса есть создание нового стереотипа поведения, отличного от предшествовавшего. Вполне очевидно, что новый стереотип создают люди, но тут сразу возникают недоумения. Во-первых, сознательно или бессознательно действуют эти новаторы? Во-вторых, всегда ли новое бывает лучше старого? В-третьих, как им удалось сломить инерцию традиции, даже не в соплеменниках, а в самих себе, ибо они плоть от плоти прежнего этноса? Теоретически эти сомнения неразрешимы, но на выручку приходит материал из палеоэтнографических наблюдений, который позволяет сформулировать эмпирическое обобщение: каждый этнос появился из сочетания двух и более этнических субстратов, т. е. этносов, существовавших до него. 

Так, современные испанцы сложились в этнос, носящий это название, относительно поздно – в Средние века, из сочетания древних иберов, кельтов, римских колонистов, германских племен: свевов и вестготов, к которым примешались баски – прямые потомки иберов, аланы – потомки сарматов и ближайшие родственники осетин, арабы-семиты, мавры и туареги-хамиты, норманны и каталонцы, частично сохранившие свое этническое своеобразие.